Петербургский сыск. 1874 год, февраль - Игорь Москвин

«Надо потом в церковь зайти, – мелькнула мысль у Синельникова, – поставить свечку за удачное завершение дела! Чур, тебя, – ругнул себя Тимофей, – когда в руках держать купчую будешь, так и поставишь за завершение дела, а ныне надобно за то, чтобы ничего не пошло супротив!»

В трактире Синельникова считали за барина, у которого своя блажь – ходить к ним обедать. Половой, молодой светловолосый парень с кудрявой головой, смахнул со стола несуществующие крошки.

– Прошу. – И склонился в полупоклоне, – чего изволите, Тимофей Степаныч!

– А чем сегодня у вас тут почивают?

– Щи с говядиной, уха стреляжья…

– Пожалуй, ушицы, только скажи поболе рыбки. Больно она мне по душе.

– Заяц в сметане, почки телячьи, парная говядина…

– Лучше почки и принеси мне капусточки и солёных рыжиков.

– Сию минуту, – и парень, словно корабль между рифов, помчался между посетителями за названным Синельниковым.

Первое время Тимофею норовили принести шкалик водки, но после учинённого тихим голосом разноса, к Синельникову более не предлагали.

Малый сел в дальний угол, но хорошо видел, как к Тимофею подскочил половой и поставил что—то на стол. Видно не было, но как Синельников отломил кусок хлеба и склонился над миской, малый понял, что можно не спешить и у самого заурчало в животе, с утра маковой росинки не было во рту.

Тимофей обедал, не спеша, словно доставлял себе несказанное удовольствие. Он представлял свою усадьбу, как поведёт в ней дела. Не нужен никакой управляющий, сам в состоянии привести в порядок не только дела, но и повести записи в тетрадке, которая будет вестись ежедневно. Во всем должен быть учёт, без него нельзя. Главное в хозяйстве, не то разворуют, и он сам улыбнулся невысказанным словам.

Оставил, как всегда половому на чай, поднялся, накинув пальто. Без излишней суеты застегнулся, оглядел с высока залу и направился к выходу.

Малый успел юркнуть в дверь, Тимофей не обращал на окружающих внимания. Если бы в трактире не готовили, он бы никогда не стал сюда ходить, чтобы, не дай Бог, не встретиться с бывшими подельниками по кровавым делам. Хотя они все за Уралом, но, может быть, решили податься в бега, решив, что в большом городе затеряться проще. Да если и сбежали. То непременно их тянет в края за Обводным, там много пристанищ для таких. Но об этом на сытый желудок не хотелось думать, некоторое время и Тимофея Ивановича Синельникова никто больше в негостеприимном городе не увидит. Не зачем ему здесь бывать, все, что можно он из него взял. Хватит, пора на покой.

Тимофей смотрел под ноги, пока спускался по ступенькам, хотя с них и сбит лёд, счищен снег и посыпан жёлтым, ещё не намокшим снегом, но как—то несолидно растянуться на улице. Приобретённая солидность не позволяет. В душе Синельников так и остался тем человеком, который готов достать нож и вонзить или накинуть удавку тому, кто осмелится в данную минуту помешать, наконец—то, давней мечте.

Он никогда не вспоминал убитых им, это не доставляло удовольствия и не было нужды. Ну, нет человека и нет. Пусть вспоминает его кто—то иной, а Тимофею Синельникову это не к чему.

Первую кражу он совершил в семь лет, долго наблюдал через щёлку за соседями, поначалу от любопытства, а потом решился забраться в дом и вытащить из тайника небольшие сбережения, которые, как он слышал, откладывались на корову. Он не стал брать все, а украл малую часть, чтобы не сразу заметили. Тогда же Тимофей не увидел, как его заметил соседский сынок. Пришлось столкнуть его с высокого обрыва, а когда внизу тот лежал со сломанной рукой и ногами. Стонал сквозь слезы, что все равно расскажет про Тимошку. Синельников взял камень, размозжил голову соседу. Потом с диким криком побежал к дяде Феде, что Васятка упал с обрыва и разбился насмерть.

Было так давно, что позабылось. Казалось, в самом деле, мальчишка заигрался и не заметил, как оступился и полетел вниз на камни.

Синельников после плотного обеда всегда предпочитал небольшую прогулку по Петербургской стороне, хотя он и был знаком до каждого щербатого кирпича в стенах и трещинах в деревянных домах. Он подмечал, что вечером дворник такого—то дома был пьян и теперь не так хорошо убрал мостовую, за что должен получить выволочку, но, к сожалению, не он хозяин. Не то досталось бы нерадивому человеку за такое отношение к службе.

Нет, у него такого не будет, думалось Синельникову, за леность и нерасторопность он будет наказывать.

Малый, шедший позади, был тоже доволен. Миска горячих щей возвратила к жизни и можно до вечера следовать за господином в дорогом пальто, никуда не скроется. За этим—то малый и поставлен, на самом деле агент сыскной полиции Иван Мельников, принятый на службу три года тому самим Путилиным. Сегодня он оплошал, но, слава Богу, что Синельников ничего не заметил.

Тимофей же остановился на перекрёстке в раздумьях, пройтись ли ещё по городу или посетить поверенного в делах. Сам он ехать в усадьбу не решился исключительно из осторожности. Вот забредал же на днях Гришка Шустов, черт его побери, намекал на дело трёхлетней давности. Не хотелось ни каким боком участвовать в уголовном деле. За столько лет не привелось, уходил всегда в нужную минуту на безопасную сторону улицы. А здесь не хватало нарваться. Знать бы, где обитает Шустов, так, можно, было шепнуть, кому следует, и взяли бы Гришеньку под белые рученьки, а там смотришь и этапом отправили. Одной бедой стало меньше.

Неприятно, когда приходят из той жизни люди и напоминают, каким способом получены деньги. Каждый имеет способности, но не каждого эти способности кормят. Вот Тимофей тогда сорвался и не устоял от соблазна забрать себе прекрестенские тридцать тысяч, хотя знал наверняка, что на квартире можно разжиться и более весомой суммой, надо только в следующий раз лучше подготовиться. Он до сих пор не мог понять, как его глаза застлала красная пелена и такая жадность одолела, что не сдержался и сам своею рукой накинул на отставного поручика верёвку.

Хорошо, что тогда так обошлось. Загляни Гришка в сумку, так глаза бы загорелись, мог бы руку и на него поднять. Деньги, особливо большие, из человека зверя делают, лучше в такие минуты не попадаться на пути. Зашибёт и не почувствует. Тимофей всех мерил своим аршином, раз уж он таким уродился, так и все таковы. Только у каждого есть заветная сумма, которая может оправдать любое злодейство, даже самое кровавое и непредсказуемое. Подумаешь, человек по земле ходит, а случись так, что его не станет. Кто о нем слезу уронит, кроме родных? Да, никто. Я и знать не знал бы о нем, прогуливаясь по проспекту, размышлял Тимофей Иванович Синельников, обладатель немалого богатства, спрятанного до поры, до времени, ну. Зарезали, удушили, на части порубили. А мне какое до этого дело? Да, никакого, ежели б я с этого прибыток какой имел, тогда да. Может быть, и пожалел бы убиенного или убиенных, а так.

На лице Синельникова появилась мечтательная улыбка. Я сам по себе, сам – царь, сам – Бог.

Мельников таился позади, быстро юркая в подворотни, чтобы Тимофей не заметил слежки. Синельников же и не помышлял оборачиваться, шёл медлительным шагом, наслаждаясь февральским морозным воздухом, и бросал взгляды под ноги, чтобы не оступиться на прихваченных льдом деревянных плитках, которыми был выложен проспект.

Присутствовало только одно единственное желание, вырваться из душных объятий города, как он считал, на свободу, стать хозяином и больше не думать ни о чем приносящем тревожное состояние.

Сыскной агент сейчас жалел, что не надел под пальтишко фуфайку. Как говорила жена. Не послушался, все норовил наперекор сделать, вот и мёрзнет. Вроде бы и мороз не такой большой, а достаёт до самых костей. Кажется, что они стали поскрипывать, немного и развалятся, наподобие ледяных сосулек с крыш. Мельников терпеливо шёл за вальяжным господином, зубы выщёлкивали дробь.

– Прогуливается, – ругнулся более крепким словцом Иван, – нет, чтобы у тёплой печки ноги греть, – при воспоминании об огне, Мельникову стало не по себе и он поправил воротник потрёпанного пальтишки, – прогулки устраивает.

Когда по улице проезжали сани или повозка к морозному ветру добавлялась и волна, обдающая холодной волной воздуха.

Наконец, Синельников свернул с проспекта на Провиантскую улицу.

– Домой, – полегчало сыскному агенту, – ну, и, Слава Богу. Хоть отогреюсь малость, не то слягу с горячкой.

Глава двадцать шестая. Сыскные посиделки…

Путилину не нравились разговоры о расследуемом деле вне стен кабинета, казалось, что сами стены помогают в решении многих вопросов. Вот и сейчас перед Иваном Дмитриевичем сидели ёрзающий на стуле Миша Жуков и, закинувший ногу на ногу, уверенный в себе штабс—капитан Орлов.